И жизнь, и слезы, и любовь — это все как-то связано с повышенным уровнем гормона дофамина
Я не знаю, бывает ли у вас так, а у меня бывает. Когда женщина вдруг начинает говорить, что вполне устроенный семейный быт ее не удовлетворяет. Что она редко бывает в театре и никогда — в Концертном зале имени П. И. Чайковского. А потом вдруг кидается к компьютеру и заказывает себе билет в Мюнхен на выходные: мол, там, в картинной галерее, висит картина, по которой она соскучилась (если не ошибаюсь, там нарисована какая-то лошадь, или пейзаж. Да, именно пейзаж — лошадь в Базельском музее висит, тоже ее любимая). А через пару дней сдает билет, естественно. И тогда главное — не подумать про себя с этакой покровительственной ухмылкой: «Это все гормоны».
Гормоны, ну и что? Да кругом одни гормоны. Все, что один пелевинский герой называл «биением жизни», — это гормоны и есть. Ярость, страх, радость, вдохновение, блаженство, нежность. Адреналин, норадреналин, серотонин, дофамин, пролактин, окситоцин (в том же порядке перечислил). Все остальное — это не жизнь, а сухая скорлупка, страдающая к тому же болезнью Паркинсона.
Мой любимый гормон
Если еще раз вернуться к паттерну женского поведения, описанному выше, — если вы хоть немного интересовались нейрофизиологией, то сразу заподозрите тут повышенный уровень дофамина. Он у ихней сестры в середине цикла способен выделывать странные вещи. Видели в сельской местности так называемые «сучьи свадьбы»? Там как раз все собаки, обоего пола, сидят на дофамине. Домашние собачки тоже убегают иногда: сучки в овуляцию, кобели — когда унюхают что-то этакое. В женских журналах дофамин нередко называют «гормоном влюбленности». Он же и гормон Wanderlust, потому что от него хочется улететь на край света вслед за розовыми вечерними облаками, или хотя бы написать про это стихи.
Этот разговор я завел не для того, чтобы лишний раз унизить женщин как социальную группу. Просто тут появилась научная
новость. Профессор Дэвид Зальд из Вандербильтского университета вместе со своим постдоком Майклом Тредуэем напечатали статью в майском Journal of Neuroscience как раз про дофамин. Они открыли вот какую штуку: у тех, кого, что называется, «прет» работать, повышается концентрация дофамина в областях мозга, отвечающих за мотивацию и стремление к награде (это стриатум и префронтальная вентромедиальная кора).
Вот на этой картинке человек, которого работать прет:
А у тех, кого, напротив, работа ну нисколечко не заводит, опять же повышенный уровень дофамина, но уже в другой части мозга, «переднем островке», гнездилище эмоций (или пусть меня поправят настоящие дипломированные анатомы).
Вот картинка, которая выскакивает в «Яндексе» на запрос «работать не прет»:
Таким образом, этот удивительный гормон отвечает сразу за оба из двух основных состояний, которые бывают у меня за компьютером: 1) немыслимое вдохновение, готовность насытить контентом весь интернет, отредактировать вообще все что угодно, вплоть до интервью с Дашей Жуковой для июньского номера, и 2)
игра в шарики.
Как такое может быть, чтобы водку и пиво из одной банки наливали? Обратимся к истории вопроса.
Нобелевку за дофамин, между прочим, Арвид Карлссон получил только в 2000 году — он (еще в конце 1950-х) доказал, что дофамин не просто никчемный предшественник адреналина, но еще и важнейший нейротрансмиттер.
Вот такой, совсем простой (почти как распространеннейшая аминокислота фенилаланин), а уже нейротрансмиттер. Теперь признано, что дофамин отвечает в мозгу за «непредвиденное вознаграждение». Что это такое?
Что он с нами делает
Начнем с тупой амебы. Если амебу поместить в среду, где как-то меняется концентрация сахара (например, сахара справа больше, чем слева), она поплывет туда, где сахара больше. Если ее поместить в точку с максимальной концентрацией сахара, она не поплывет никуда… но только в том случае, если эта концентрация не слишком маленькая. А если она очень маленькая и нашу амебу не устраивает, она все же снимется с места и поплывет хоть куда-нибудь — в надежде, что там, где-нибудь, будет лучше. Так и человек себя ведет, кстати. Амеба рискует, она не уверена, что где-то будет лучше, но она попытается: надо же что-то делать, нельзя же просто сидеть, сложа ложноножки.
У амебы гормонов нет вроде бы. Но у более сложных существ такое поведение регулируется гормонами. И вот как раз дофамин заставляет нас искать, где лучше, шевелиться, любопытствовать, рисковать, экспериментировать. А если в результате неожиданно получается достичь какого-то успеха, дофамин закрепляет такой вариант поведения. Так формируется условный рефлекс у собачек Павлова.
Кстати, у насекомых дофамин тоже есть, но он, наоборот, действует как «сигнал наказания» — закрепляет неприятный опыт. А для положительных переживаний, для взлетов и вдохновений, у насекомых служит аналог норадреналина. То есть у них все наоборот, но тоже работает. Вообще, кажется, самая первичная работа для дофамина, которую придумала эволюция, — это что-то там связанное с выведением ионов натрия, а использовать его на высотах духовной жизни природа научилась уже позднее.
Поскольку дофамин связан с «наградой», он, в общем-то, определяет довольно приятные ощущения. Но вот что интересно: не всякое удовольствие имеет отношение к дофамину. Когда нам что-то вкусно, или сыто, или удобно — это совершенно другой путь передачи нервного импульса. Дофамин — это скорее предвкушение радости.
Вот, например, секс. Вам лично какая часть секса больше нравится? Самый конец, когда просто лежишь и дурацкий узор на обоях наполняется глубоким смыслом? Или самое начало, когда сами знаете что? Так вот, в конце дофамин уже не работает, сексуальным удовлетворением заправляет гормон пролактин. А в начале, когда сладкий трепет и все, про что снимают порнофильмы, — это дофамин, он самый.
Гормональные опыты
Узнать, вернее, прочувствовать на себе, что с нами делает дофамин, очень несложно, хотя и стало дороговато в последнее время. Это можно сделать с помощью кокаина или метамфетамина. Кокаин блокирует удаление дофамина из синапсов (то есть дофамин накапливается). Понюхал — и дофамина в 2,5 раза больше. И движуха, и драйв, и творчество. Но ненадолго. Метамфетаминовые наркотики просто похожи по структуре на дофамин и потому вытесняют его из клеток в синаптический гэп (где он и работает).
Узнать, вернее, почувствовать на себе, каково жить без дофамина, тоже можно. Краткий опыт вы получаете на отходняке после кокса, а более длительный — если вам посчастливится заболеть болезнью Паркинсона. Врачи это не рекомендуют, потому что очень больно.
Лекарства, которыми пичкают больных психозом (нейролептики), как правило, снижают уровень дофамина. Одно из побочных действий — пониженное либидо. Дело в том, что дофамин является антагонистом пролактина, отвечающего за сексуальное удовлетворение, и когда дофамина мало, пролактина много — человек всем доволен сексуально и похож на овощ. А когда дофамина много, человек идет в публичный парк и начинает расстегивать штаны перед маленькими девочками: гиперсексуальность, гиперсоциальность и вообще отказ всяческих тормозов также связывают с избытком этого гормона. Ну и как его после этого не любить?
Теория дофаминэргического разума
Вот и некоторые ученые его полюбили паче всякаго блага. И даже предложили совершенно сумасшедшую теорию (Previc F (2009). The Dopaminergic Mind in Human Evolution and History Cambridge University Press. ISBN 978-0-521-51699-0.), которая, к счастью, пока непосредственно не доказана. Вот смотрите. Есть такой гормон, который отвечает за: 1) креативный драйв, 2) готовность к риску, 3) любознательность, 4) жажду покорять природу, 5) поэтические взлеты фантазии, 6) способность к обучению. Это же все свойства, которые отличают людей от животных! Не значит ли это, что именно повышение уровня дофамина — тот самый тайный шаг эволюции, который предопределил наш стремительный взлет по лестнице природы? То есть дело было вот как: Homo habilis стал есть все больше мяса и адаптировался к новой диете. Одна из форм адаптации — повышение то ли уровня дофамина, то ли чувствительности к нему, но 80 000 лет назад наши предки, обуянные гормоном, пошли завоевывать мир и покорять дальние рубежи. Личность с высоким уровнем дофамина характеризуется высоким интеллектом, чувством персональной судьбы, религиозными (или мистическими, или научно-мировоззренческими) интересами, поглощенностью достижением цели, ускоренным ходом биологических часов, ненавистью к рутине и скуке, любовью к новизне. То есть чертами, которые превращают наш человеческий мир в так называемую крысиную гонку и делают его так непохожим на овощную грядку.
То есть, получается, дофамин делает человека человеком.
А у бананов он играет другую роль: благодаря дофамину (который является субстратом для полифенолоксидаз) переспелый или поврежденный банан коричневеет. И все. Никаких стихов, никакой влюбленности.
Впрочем, может, со временем благодаря дофамину бананы еще завоюют мир и поработят людей. От этого химического соединения можно ждать чего угодно.
Нам нравится думать, что в условиях свободного рынка мы свободны; что мы — выше рекламы и социального манипулирования. Однако наблюдается новая тенденция в обществе — возвышение одинокого человека как эталонного потребителя.
